Почему Толстой сравнивал советскую литературу с акробатикой, чем привлекала аристократа Советская России и как «Пиноккио» начал говорить русскими жаргонизмами, рассказывает доцент кафедры теории и истории мировой литературы Института филологии, журналистики и межкультурной коммуникации Южного федерального университета Светлана Калашникова.

Аристократ в стране Советов

«Совесть меня зовет не лезть в подвал, а ехать в Россию и хоть гвоздик свой собственный, — но вколотить в истрепанный бурями русский корабль. По примеру Петра», — пишет в 1922 году Алексей Толстой в открытом письме Николаю Чайковскому, участнику Февральской революции, эмигрировавшему после победы большевиков. Так и случилось — уже в 1923 году Толстые всей семьей возвращаются на Родину – в Советскую Россию.

«Первая часть трилогии Толстого «Хождение по мукам», роман «Сестры», создавался ещё в эмиграции. Но этот текст, даже в первом его варианте, писался человеком, уже не настроенным однозначно враждебно по отношению к большевизму и революции. Хотя Толстой и признаётся, что «в эпоху великой борьбы белых и красных был на стороне белых и считал большевиков разорителями русского государства, причиной всех бед», но в ходе Гражданской войны он не простил поражения Белой армии, разочаровался и в ней, и в ее вождях, не увидев за ними исторического будущего и государственности. Знаменитое «Народ не с нами – народ против нас» (пьеса «Дни Турбиных») было не выдумкой Михаила Булгакова, а горьким прозрением тех, кто не сочувствовал революции, но разочаровался в её врагах. Алексея Толстого при этом подкупала растущая мощь Советской страны, нового государства — империи, которую он интуицией художника узрел издалека и к которой, по контрасту со слабостью эмиграции, потянулся всем сердцем, всем инстинктом», — рассказала Светлана Калашникова.

Доцент ЮФУ добавила, что ни в одном из русских романов начала века не было такого количества положительных героев, как в «Хождении по мукам». В нем нет «белых» героев и героинь изначально, за исключением одного – Вадима Рощина, в образ которого Толстой вкладывает ненависть к большевикам. Но это взгляд героя – не автора. Главное в романе – вера в воскресение России, особенно ярко воплощенная в яростном споре Рощина и Телегина – основных персонажей романа. Этот спор начинается со слов «Великая Россия перестала существовать» и заканчивается так: «Уезд от нас останется, — и оттуда пойдет русская земля…».

«Хождение по мукам» — гимн устойчивой, традиционной национальной жизни, какой Толстой не видел в молодости и какую увидел теперь. Хочется несколько переиначить слова Достоевского: когда аристократ идет в революцию, в этом есть свое обаяние. Алексей Толстой понимал это и использовал силу данного обаяния. С годами он всё больше ценил свой графский титул, которым его поначалу часто попрекали. Не было на тот момент ни одного аристократа в русской литературе, которому бы удалось сохранить дореволюционный образ жизни: ни по ту сторону границы, ни по эту. И только Алексей Толстой жил как граф в советском контексте, получая солидные гонорары и бонусы от власти. Он усвоил правила новой игры, соблюдал их, и никому намеренно не причинял зла», — поделилась Светлана Калашникова.

В защиту Петра Великого

Исторический роман «Пётр I» считается лучшим художественным произведением Алексея Толстого и лучшей книгой о Петре Великом, при том, что в литературе ХХ века к петровской эпохе и образу царя-реформатора обращались Пильняк и Платонов, Тынянов и Пришвин. Как и Дмитрий Мережковский в романе «Антихрист. Петр и Алексей», Толстой ставит себе авторскую установку «зайти в современность с глубокого тыла», но уже в советском контексте и в свете новых идей.

«Петра Первого» приняли все: и в России, и в эмиграции. Конечно, это во многом спорная апология Петра Великого, но художественно Алексей Толстой убедил всех, гармонически соединив стиль эпохи и населявших ее людей. Главным героем толстовской книги стала тронувшаяся с места страна. На Петра Первого писатель нацеливался давно, с начала Февральской революции: «Я видел все пятна на его камзоле, но Петр все же торчал загадкой в историческом тумане». В результате под сеткой марксистского анализа история ожила во всем живом многообразии, во всей диалектической закономерности классовой борьбы. Марксизм, освоенный художником, «живая вода», — подчеркнула Светлана Калашникова.

Художник Юрий Анненков, с которым Толстой встречался в Париже, изложил в своих мемуарах их диалог, который по-новому освещает фигуру «красного графа» и его роль в советской литературе:

— Пока я писал «Петра Первого», видишь ли, «отец народов» пересмотрел историю России. Петр Великий стал без моего ведома «пролетарским царем». Я переписал заново, в согласии с открытиями партии, а теперь я готовлю третью и, надеюсь, последнюю вариацию этой вещи, так как вторая вариация тоже не удовлетворила нашего Иосифа. Я уже вижу передо мной всех Иванов Грозных и прочих Распутиных, реабилитированными, ставшими марксистами. Эта гимнастика меня даже забавляет! Приходится, действительно, быть акробатом. (Юрий Анненков. Дневник моих встреч. Цикл трагедий)

За Родину, за Сталина!

Однако, несмотря на весь цинизм писателя, невозможно утверждать, что политический заказ был главным мотивом его творчества. Толстой никогда не писал казенных статей и не вторил рупору официальной пропаганды. Он всегда формулировал и литературно воплощал для советской власти новые тезисы, которые только тогда и становились частью государственной политики. Он лучше всех знал, что и как нужно писать, чтобы иметь успех и издаваться в СССР, и тем не менее создавал произведения, которые приходилось переписывать по несколько раз. Искренний патриотизм Алексея Николаевича особенно заметен в его произведениях в годы Великой Отечественной войны.

«Толстой очень много, резко и доходчиво пишет для фронта. За первые месяцы войны он написал столько, что в случае победы фашистской Германии его могла ожидать только виселица. В своих статьях он обращался к сердцу каждого, понимая, что нужно защищать не строй, не идеи, а Родину, свою землю. Кстати, знаменитый призыв «За Родину, за Сталина!», с которым шли на смерть солдаты Великой Отечественной, придумал Толстой. В 1939 году в газете «Правда» появилась статья с таким названием», — отметила Светлана Калашникова.

Также Алексей Толстой стал соавтором знаменитого обращения Молотова-Сталина 1941 года, в котором советские лидеры призывают народ обратиться к опыту великих предков: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!».

30 марта 1943 года в газете «Известия» было опубликовано письмо Толстого к Сталину с просьбой направить сто тысяч рублей Сталинской премии за роман «Хождение по мукам» на постройку танка. В 1944 году Толстой стал членом Комиссии по расследованию злодеяний фашистских оккупантов. Так, зверства фашистов на Ставрополье описаны им в очерке «Коричневый дурман». До Победы граф не дожил несколько месяцев — умер от рака лёгких. Однако этот рассказ об Алексее Николаевиче будет неполным, если не упомянуть о его вкладе в научную фантастику и детскую литературу.

Гарин и гиперболоиды

В повести «Аэлита», которая была напечатана в начале 1923 года в советском журнале «Красная новь», рассказывается о восстании пролетариев на Марсе. В 1924 году должно было состояться великое противостояние Земли и Марса, и четвертая планета Солнечной системы стала необыкновенно популярна. Именно к этому событию и подгадывал Алексей Толстой свой опус.

«Это произведение важно прежде всего для понимания изменившегося сознания автора, для осознания факта его внутреннего поворота в художественном творчестве, точки перехода от Толстого дореволюционного к Толстому советскому. К научной фантастике Толстой вернется в романе «Гиперболоид инженера Гарина», где он талантливо реализует литературный «бродячий сюжет» того времени. Первая мировая война подстегнула научно-технический прогресс в военной сфере – появились танки, боевая авиация, казалось, ещё чуть-чуть – и кто-то обязательно изобретёт ещё и особый луч, способный, как огненный нож, резать всё на свете. Роман лег в основу одноименного фильма, снятого Александром Гинцбургом в 1965 году. А группа Виктора Цоя «Кино» первоначально носила название «Гарин и гиперболоиды». Интересно было бы посмотреть современную версию экранизации романа посредством современного кинематографа», — рассказала Светлана Калашникова.

Что отпирает «Золотой ключик»?

Ну, и конечно, доцент ЮФУ рассказала, как Толстой создавал «Золотой ключик, или Приключения Буратино». Сказка Коллоди «Пиноккио» впервые вышла на русском языке в Берлине в 1924 году. На титуле ее стояло загадочное: «Перевод с итальянского Нины Петровской. Переделал и обработал Алексей Толстой».  Переводчица Петровская писала в одном из своих писем по этому поводу: «Без Толстого лучше, уверяю вас, — он совершенно разрушил своей редакцией «Приключения Пиноккио», ведь без знания языка редактировал».

«Но именно в такой форме сотрудничества с переводчицей, которая больше походила на спор, Толстой выяснял вопрос о стиле повествования для детей, попросту — каким языком рассказывать литературную сказку. Каков бы ни был стиль перевода, он вытеснялся реалистической живописью Толстого, насыщался бытовыми реалиями и оборотами живой разговорной речи. Трудно представить себе, чтобы из-под пера Петровской вышли такие простецкие реплики, чарующие своей непосредственностью, а порой — и выразительной «неправильностью»: «Значит, это мне просто примстилось», «Вот дурак беспонятный!», «Купи? Купишек нет!», «А за то, что не суйся не в свои дела!» — и так далее. Конечно, от Толстого, а не от переводчицы, чуждой фольклорному стилю, в тексте берлинского издания «Пиноккио» возникли типично русские фразеологизмы, пословицы, поговорки, экспрессивные, еще не остывшие, словно только сейчас из языковой печи выхваченные речения», — объяснила Светлана Калашникова, сославшись на интересную работу Мирона Петровского «Что отпирает “Золотой ключик?”».

Филолог добавила, что заграничная физиономия «Приключений Пиноккио» не могла оставаться прежней, она немедленно стала приобретать российские черты. У Коллоди морализируют все, у Толстого – никто. Через двенадцать лет после возвращения, в 1935 году, Толстой преобразил Пиноккио в Буратино и решительно порвал не только со сказкой Коллоди, но и со своей собственной обработкой, создав свою сказку «Золотой ключик, или Приключения Буратино» как «новый роман для детей и взрослых».

«Ни одна книга Толстого не была удостоена такого тщательного литературоведческого внимания, как «Золотой ключик», кто только и что об этой сказке не писал, каких только мотивов и подтекстов в ней не находили. Диапазон интерпретаций захватывает и эротические подтексты и историко-биографические параллели: например, считается, что Пьеро – это Блок, Карабас-Барабас – Мейерхольд и так далее. Критик Марк Липовецкий же утверждает, что «Буратино оказывается одним из ярчайших примеров медиаторов между советским и несоветским, официальным и неофициальным дискурсами», — подытожила Светлана Калашникова.

Закончить же рассказ об Алексее Николаевиче Толстом хочется характеристикой, которую дал этому писателю в своей книге из серии «Жизнь замечательных людей» литературовед Алексей Варламов:

«Он был, пожалуй, наиболее совершенным из тех русских писателей, кто выбрал стратегию жизненного успеха и решил про себя: что бы ни происходило вокруг, и кто бы ни пришел к власти, он, граф Толстой, пропасть не должен, он выплывет, выкарабкается и вытащит тех, кто рядом с ним. В Алексее Толстом было что-то от буксира, от ледокола, он при всей своей конъюнктурности никогда не плыл по течению, он пёр напролом, и чем труднее были обстоятельства, чем сильнее был напор против него, с тем большей силой он противостоял всему, что ему мешало».